Неточные совпадения
И не одну сотню раз Клим Самгин видел, как вдали, над зубчатой стеной елового леса
краснеет солнце, тоже как будто усталое, видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного
железа, что можно было думать: за нею уж ничего нет, кроме «черного холода вселенской тьмы», о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
Есть температура кипения воды и есть температура
красного каления
железа.
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде старого
железа и фоне
красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
Гулко щёлкнуло о скобу
железо щеколды, из калитки высунулась
красная голова отца, он брезгливо оттопырил губу, посмотрел вдоль улицы прищуренными глазами.
Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов, закованных в
железо; по ночам зажигались костры, и огонь смотрел из черной тьмы на стены города множеством
красных глаз — они пылали злорадно, и это подстерегающее горение вызывало в осажденном городе мрачные думы.
Порою, при огне, вода становилась
красной, и отец мой говорил мне: «Ранили мы землю, потопит, сожжет она всех нас своего кровью, завидишь!» Конечно, это фантазия, но когда такие слова слышишь глубоко в земле, среди душной тьмы, плачевного хлюпанья воды и скрежета
железа о камень, — забываешь о фантазиях.
Встречу им подвигались отдельные дома, чумазые, окутанные тяжёлыми запахами, вовлекая лошадь и телегу с седоками всё глубже в свои спутанные сети. На
красных и зелёных крышах торчали бородавками трубы, из них подымался голубой и серый дым. Иные трубы высовывались прямо из земли; уродливо высокие, грязные, они дымили густо и черно. Земля, плотно утоптанная, казалась пропитанной жирным дымом, отовсюду, тиская воздух, лезли тяжёлые, пугающие звуки, — ухало, гудело, свистело, бранчливо грохало
железо…
Дядя Пётр, должно быть, не слышал его слов, он не ответил, вынул из огня раскалённое
железо, прищурил глаза и стал ковать, брызгая
красными искрами. Потом вдруг остановился, медленно опустил руку с молотом и, усмехаясь, сказал...
Евсей впервые видел так близко эту массу
железа, она казалась ему живой, чувствующей и, властно привлекая к себе его внимание, возбуждала в нём враждебное и жуткое предчувствие. В памяти его ослепительно и угрожающе блестели огненные глаза, круглые, лучистые, вертелись большие
красные колёса, блистал стальной рычаг, падая и поднимаясь, точно огромный нож…
По гладко отшлифованному металлу рельс скользили, обгоняя Климкова, красноватые лучи огня, они разгорались ярче, две
красные полосы
железа казались раскалёнными и стремительно текли вдоль по бокам Евсея, направляя его бег.
За кедровые бревна с Ливана, за кипарисные и оливковые доски, за дерево певговое, ситтим и фарсис, за обтесанные и отполированные громадные дорогие камни, за пурпур, багряницу и виссон, шитый золотом, за голубые шерстяные материи, за слоновую кость и
красные бараньи кожи, за
железо, оникс и множество мрамора, за драгоценные камни, за золотые цепи, венцы, шнурки, щипцы, сетки, лотки, лампады, цветы и светильники, золотые петли к дверям и золотые гвозди, весом в шестьдесят сиклей каждый, за златокованые чаши и блюда, за резные и мозаичные орнаменты, залитые и иссеченные в камне изображения львов, херувимов, волов, пальм и ананасов — подарил Соломон Тирскому царю Хираму, соименнику зодчего, двадцать городов и селений в земле Галилейской, и Хирам нашел этот подарок ничтожным, — с такой неслыханной роскошью были выстроены храм Господень и дворец Соломонов и малый дворец в Милло для жены царя, красавицы Астис, дочери египетского фараона Суссакима.
Конечно, следы исполинского пожара еще не были изглажены: огромные обгорелые каменные дома, кое-как прикрытые старым
железом, окна, заделанные деревянными досками с нарисованными на них рамами и стеклами, с
красными и закоптелыми полосами и пятнами по стенам, печальными знаками пламени, за три года вылетавшего из всех отверстий здания, пустыри с обгорелыми фундаментами и печами, заросшие густою травою, искрещенные прямыми тропинками, проложенными и протоптанными расчетливыми пешеходами, самая новизна, свежесть множества деревянных, прекрасной новейшей архитектуры домов, только что отстроенных или строящихся, — все красноречиво говорило о недавнем посещении Европы…
Двое рабочих в кожаных передниках, с тяжелыми железными клещами в руках, встали на противоположных концах катальной машины, тележка с болванкой подкатилась, и вяземский пряник, точно сам собой, нырнул в ближайшее, самое большое между катальными валами отверстие и вылез из-под валов длинной полосой, которая гнулась под собственной тяжестью; рабочие ловко подхватывали эту
красную, все удлинявшуюся полосу
железа, и она, как игрушка, мелькала в их руках, так что не хотелось верить, что эта игрушка весила двенадцать пудов и что в десяти шагах от нее сильно жгло и палило лицо.
Сквозь завесы зелени были видны прочные стены и
красные, крытые
железом крыши хозяйственных построек, на всём вокруг лежала печать умной человеческой работы, и человек говорил...
В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду — огромная оранжерея из
железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны поддерживали все здание; на них опирались легкие узорчатые арки, переплетенные между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стекла. Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало ее
красным светом. Тогда она вся горела,
красные отблески играли и переливались, точно в огромном, мелко отшлифованном драгоценном камне.
Вдруг из раскрытой кузницы к воротам пронеслась медленно громадная
красная искра, и мрак вокруг нее словно сгустился, — это кузнец пронес по улице кусок раскаленного
железа. Внезапная зажглась радость в Елениной душе и заставила Елену тихо засмеяться, — в просторе безмолвного покоя пронесся звонкий и радостный смех.
— Кажись, ничего особенного, — отвечал Самоквасов… — Останный караван с
железом пришел, выгружают теперь на Пески. С
красным товаром, надо полагать, чуть ли не покончили.
— Коровушки-буренушки, овечки, птиченьки, утятки, гусятки, цыпляченьки! — с далеко не свойственной ей нежностью и оживлением лепетала толстуха, спешно собирая свое приютское приданое в кованный
железом красный сундук. Не менее довольные за участь Маши подруги проводили сиявшую девушку на вокзал.